Жозе Сарамаго - [Про]зрение

Если перевести эту речь в слова, доступные пониманию людей менее просвещенных, но не вполне несведущих в том, сколь тяжелы и разнообразны болезни, угрожающие и без того уже шаткому существованию рода человеческого, получится, что премьер-министр предложил ни больше ни меньше как сбежать от вируса, который поразил большую часть столичных жителей, а поскольку, как известно, пришла беда – открывай ворота, грозит теперь затронуть и оставшихся, а там, как знать, перекинуться и на всю страну. И не то чтобы премьер и его команда опасались, что их достанет губительное жало этого насекомого, ибо видели мы, что, невзирая на отдельные личные стычки и легчайшие расхождения во взглядах, касающиеся к тому же прежде всего методов, но никак не целей, нерушимым, неколебимым оставалось единство ответственных политических руководителей государства, на которое как снег на голову обрушилось бедствие, невиданное доселе за всю долгую и трудную историю всех известных нам стран. И вопреки тому, что, без сомнения, подумают и выскажут, пустив из уст в уста, злонамеренные элементы, речь идет не о трусливом бегстве, но о первоклассном и беспримерно отважном стратегическом ходе, до результатов коего можно дотянуться как до зрелых плодов на ветке. Теперь, для того чтобы благополучный конец увенчал дело, нужно лишь привести в соответствие с твердостью замыслов энергию их воплощения. И прежде всего уяснить и договориться, кто покидает город, а кто в нем остается. Итак, выезжают, само собой разумеется, его превосходительство глава государства и правительство в полном составе до заместителей министра включительно в сопровождении ближайших помощников, выезжают депутаты парламента, чтобы, не дай бог, не прервалась законотворческая деятельность, выезжают вооруженные силы и силы полиции, включая дорожную, однако остаются депутаты муниципальные, остается корпус пожарной охраны, ибо нельзя допустить, чтобы столица обратилась в пепел из-за непотушенного окурка или акта саботажа, остаются коммунальные службы, призванные поддерживать в городе чистоту и предотвращать эпидемии, и для этого они будут, ясное дело, обеспечены необходимыми для жизнедеятельности запасами воды и электроэнергии. Что же касается продовольствия, то уже сформированы группы специалистов, а им поручено составить примерный рацион, который не даст населению помереть с голоду, но и ясно даст ему понять, что осадное положение – это вам не отпуск у моря. Впрочем, правительство убеждено, что так далеко дело не зайдет. И спустя сколько-то, не очень много, дней к блокпостам на выездах из столицы выйдут, как водится, парламентеры под белым флагом, на сей раз означающим не мятеж, но безоговорочную капитуляцию, хотя цвет-то один и там, и тут, но об этом примечательном совпадении мы размышлять сейчас не собираемся, а останавливаться на нем – тем паче, но дальше поглядим, найдутся ли достаточные резоны к этому вернуться. После заседания кабинета, описанного нами, кажется, с исчерпывающей полнотой на последней странице предыдущей главы, чрезвычайный или кризисный комитет обсудил и принял целый пакет мер, о которых вам в свое время будет рассказано, если, конечно, развитие событий – о чем, помнится, мы тоже как-то упоминали – не сведет их к нулю или не заставит заменить другими, ибо если верно, что человек предполагает, а бог располагает, то крайне редки, просто наперечет те, почти неизменно предосудительные с точки зрения нравственной случаи, когда два человека умудряются стать не только плотью единой, но и прийти к единому решению. Самые острые дебаты вызвал вопрос о том, когда, а главное – как следует убираться правительству, то есть надо ли оповещать об этом, показывать отъезд по телевидению, греметь ли духовой медью, украшать ли капоты гирляндами цветов и национальными флагами или же обойтись без оных, – что вызывало еще тысячу других мелких вопросов, ради которых пришлось снова и снова рыться в справочнике по государственному протоколу, причем со тщанием, какого не бывало со дня образования этого государства. Но в итоге план убытия вышел просто чудо – истинное чудо тактической мысли – как хорош, а базировался он прежде всего на скрупулезно разработанных маршрутах, целью своей имевших если не исключить, то всемерно затруднить манифестантам, буде таковые начнут скапливаться, изъявить от лица столицы неудовольствие или возмущение тем, что ее оставляют. Свой особый путь следования разработали для главы государства и для премьер-министра, и для каждого из членов кабинета, так что получилось в результате двадцать семь отдельных маршрутов, причем каждый должен был находиться под плотным присмотром армейских частей и полиции, с бронетранспортерами на перекрестках и с каретами скорой помощи в хвостах кортежей, потому что мало ли что. И на плане столицы, на огромной светящейся панели, благодаря самоотверженным усилиям военных и полицейских, двое суток кряду трудившихся над нею не покладая рук, возникла красная звезда о двадцати семи лучах, из коих четырнадцать обращены были севернее, а тринадцать – южнее экватора, что делил город надвое. Предполагалось, что по этим лучам и заскользят черные лимузины с особыми номерами, окруженные телохранителями с уоки-токи, допотопными средствами связи, подлежащими, впрочем, скорой замене – на нее уже средства отпущены и смета составлена. Все, задействованные в этой операции, независимо от степени своего участия должны были, положив правую руку сперва на евангелие, а потом – на конституцию, переплетенную в синюю шагрень, поклясться, что будут хранить абсолютную тайну, а еще потом по старинной народной традиции подкрепить эту двойную присягу словами: Если же нарушу ее, пусть падет кара на мою голову и на головы потомков моих до четвертого колена. Таким вот образом обеспечив секретность, назначили дату выхода – через двое суток. А время – одно для всех – три часа ночи, когда только те, кто мается тяжкой бессонницей, ворочаются с боку на бок и молят бога гипноса, приходящегося сыном ночи и братом-близнецом танатосу, чтоб умерил их страдания и пролил на воспаленные веки целительный маковый бальзам. А пока не пришло еще это время, шпионы, вновь вернувшиеся на операционное поле, прочесывали во всех направлениях площади, проспекты, улицы и переулки, незаметно слушая пульс у населения, проникая в злонамеренные замыслы, собирая слова, подслушанные там и тут, чтобы понять, нет ли утечки информации, не просочилось ли какое-либо решение, принятое на заседании кабинета министров, и в особенности – то, что касается отъезда властей, ибо настоящий шпион, шпион, достойный называться этим именем, обязан соблюдать как господень завет, как божью заповедь, как золотое правило, как букву закона одно непременное условие – не верить клятве, кто бы ни давал ее, пусть хоть родная мать, подарившая нам жизнь, и еще меньше – если вместо одной клятвы дали две, и уж подавно ни за что и никогда – если вместо двух дали три. Но в данном случае можно признать, хоть и не без чувства ущемленного профессионального достоинства, что государственная тайна хранилась исправно, и с этим эмпирическим умозаключением согласен оказался центральный компьютер министерства внутренних дел – перелопатив и стасовав, отцедив и профильтровав миллионы обрывков перехваченных разговоров, он не нашел в них ни единого смутного намека, ни малейшего признака, ни кончика ниточки, дернув за которую, можно было вытащить какую-либо неприятную неожиданность. В успокоительных тонах были выдержаны и донесения, отправляемые министру внутренних дел, но не только они, но и рапорты действенной и расторопной военной контрразведки, которая, ведя следствие сама по себе и независимо от своих гражданских коллег, предоставляла полковникам психологической службы и информационных войск сведения схожие и сводившиеся в сухом остатке к фразе: На западном фронте без перемен, что сделалась классической, но, ясное дело, не принимала в расчет только что погибшего солдата. И не было ни одного должностного лица – от главы государства до последнего референта, – которое бы не вздохнуло с облегчением. Слава тебе, господи, ретирада пройдет спокойно, не нанеся слишком уж сильных душевных ран населению, которое в немалой своей части уже, наверно, раскаивается в своем необъяснимом, как на него ни погляди, поведении, но, невзирая на это, на поведение свое то есть, являет гражданское чувство, достойное всяческих похвал и открывающее светлые перспективы, ибо ни словами, ни поступками не выказывает враждебности к своим законным правителям и представителям в этот миг горестной, но неизбежной разлуки. Так утверждали все источники, так и произошло на самом деле. В два часа тридцать минут пополуночи вся правительственная братия готова уж была перерезать стропы, что удерживали ее в президентском дворце, в премьерской резиденции, в разнообразных министерствах. Блистающие черным лаком лимузины выстроились в ожидании, вооруженная до зубов охрана стерегла грузовики с документами, отряды полиции заняли позиции, готовясь в случае чего плюнуть отравленной колючкой, кареты скорой помощи прогревали моторы, а внутри еще открывались и закрывались последние ящики и шкафы, эвакуирующиеся – или дезертирующие, как следовало бы в высоком штиле назвать их – правители со стесненным сердцем собирали последние памятные, милые сердцу вещицы – групповую фотографию, снимок с дарственной надписью, сплетенное ли из волос кольцо, статуэтку ли богини счастья, точилку ли школьных времен, чек или неподписанное письмецо, кружевной ли платочек, таинственный ключ, испорченную авторучку с выгравированным именем, листок с чем-то компрометирующим и другой листок с чем-то компрометирующим, но на этот раз – коллегу из соседнего отдела. Сколько-то человек едва сдерживали слезы, иные – мужчины и женщины в равной степени – с трудом перебарывая волнение, спрашивали себя, доведется ли когда-нибудь вернуться в родные места, бывшие некогда свидетелями их восхождения по лестнице должностей и чинов, а иные, к кому судьба оказалась не столь благосклонна, мечтали, отринув разочарования и позабыв о несправедливом устройстве мира, как новые обстоятельства даруют и новые возможности, а те по заслугам вознесут их наконец на подобающее место. В три без четверти, когда в стратегических точках всех двадцати семи маршрутов уже сосредоточились подразделения армии и полиции, а бронемашины оседлали перекрестки основных магистралей, поступил приказ убавить света, притушить, так сказать, огни на улицах столицы, чтобы, как ни грубо это звучит, прикрыть задницу отступающим. И ни одной, ну ни единой живой души в штатском не видно было там, где должны были проследовать лимузины и грузовики. Что же касается прочих кварталов города, то постоянно поступающие доклады звучали, как и прежде, – не отмечено ни скоплений граждан, ни движения, а полуночников, бредущих домой или оттуда невесть зачем вышедших, можно не опасаться, поскольку они не тащат на плече флагов и не прячут под полой налитые бензином бутылки с воткнутой в горлышко тряпкой и не крутят в воздухе велосипедными цепями и дубинками, а если кого повело не туда, это следует истолковывать не метафорически, но лишь как следствие злоупотребления горячительными напитками. Без трех три завели двигатели. В три ровно, как и было намечено, начался исход.